Чингиз-Хан - Страница 73

– А зачем вы избрали себе поросячьего султана? — воскликнул Кара-Кончар.

Все оглянулись: кто осмелился сказать такое слово про султана?

А Кара-Кончар продолжал кричать:

– Аллах и трусость выгнали из Хорезма злую суку, царицу Туркан-Хатун, и всю свору ее прихлебателей. Убежал и толстозадый шах Мухаммед; теперь собаки рвут его падаль! Когда стая шакалов выметена ветрами бури, вы решили выбрать себе новое огородное пугало Хумар-Тегина! Порядочный хозяин ему не доверит даже стадо облезлых козлов, а вы сделали его начальником войск, и вы же вручили ему защиту города!.. Рабское вы племя! Не можете жить без палок...

Два джигита, спутники Кара-Кончара, загородили его.

– Тише, Кара-Кончар! Ведь здесь кругом кипчаки. Они одного с шахом рода. Поедем отсюда!

Воины и сторожа, бывшие у ворот, онемели от слов "черного всадника".

– Что за смелый джигит! А ведь он сказал правду. Разве Хумар-Тегин раньше отличался в бою, разве он выделялся бескорыстием или умом? Вся сила его в том, что он ходил хвостом за шахиней Туркан-Хатун. С таким султаном мы все пропадем.

Кара-Кончар медленно ехал по главной улице Гурганджа и черными суровыми глазами посматривал на встречную толпу. Своим спутникам он сказал:

– Отправляйтесь на базар, найдите там чайную Мердана. Все его знают. Там ждите меня. Сейчас я поеду один.

Половина лавок базара была закрыта. В тех же, где грудами лежали шелка и тонкие шерстяные ткани, продавцы уже не зазывали покупателей. Они тоскливо сидели кружком и рассуждали: что будет?

– Если враги осадят город, мы не продадим ни локтя. Кто захочет покупать, когда язычники, как звери, ворвутся в город и все возьмут даром? Еще уцелеет ли наша голова?

"Башня вечного забвения" находилась возле дворца хорезм-шаха. Одним боком она выходила на площадь. Подъезжая к ней, Кара-Кончар всматривался в небольшие круглые отдушины, заменяющие окна, и думал: "Где, за каким окошком запрятана она, цветок пустыни? Жива ли она? А если. жива, то сохранила ли она сладостные черты невинного лица, светящиеся глаза и нежные девичьи руки? В этой ужасной башне люди сходят с ума, женщины обращаются в дряхлых старух... Может быть, и Гюль-Джамал, прикованная цепью к стене, теперь..." — и он ужаснулся, подумав, кого он увидит. Лучше смерть, сразу смерть в бою, чем увидеть ее, свет его жизни, иной, безобразной, безумной...

У подножия башни, близ низкой железной двери, на ступеньках дремал бородатый сторож с кривой старой саблей на коленях. Возле него на коврике лежало несколько сухих лепешек и в деревянной чашке два черных медных дирхема. Плохо сейчас родственники заботятся о заключенных! Думают лишь о себе, как бы самим спастись! А в отдушины стены просовывались костлявые, сухие руки и слышались крики:

– Вспомните о страдающих! Бросьте кусок хлеба лишенным света!

– Эй, старик, подойди ко мне! — сказал сторожу Кара-Кончар.

Старик очнулся, мотнул седой бородой и уставился на джигита, не думая вставать.

– Чего тебе надо?

Кара-Кончар подъехал ближе к старику, и тот приподнялся.

– Возьми эту монету и расскажи мне, много ли в тюрьму прибыло новых заключенных.

– А если и много, то тебя это не касается.

– Но старых заключенных осталось, вероятно, тоже немало.

– Кто не подох от грязи, клещей и голода, тот еще висит на крючке надежды.

– Вот тебе еще динар. Скажи мне, имеются ли среди заключенных женщины?

– Есть две старухи; их посадил новый султан за то, что они колдовали и хотели нагнать на него болезнь.

– А молодых женщин нет?

– Что ты ко мне пристал? Ты кто: судья, начальник палачей или старший имам мечети? Я не смею разговаривать с тобой. Может быть, ты разбойник и хочешь освободить других головорезов. Возьми назад свои деньги и отъезжай отсюда.

Кара-Кончар поднял плеть и хотел ударить сторожа, но чья-то рука мягко удержала его. Он оглянулся. Высокий старик с длинными до плеч волосами, одетый в рубища, горящими глазами встретил гневный взор Кара-Кончара.

– Видно, ты не знаешь здешних порядков и потому так говоришь с этим стариком. Уйдем подальше отсюда, и я тебе все объясню. Смотри, пока ты говорил, уже из ворот вышли человек десять палачей — джандаров султана; они все глядят в эту сторону и готовы на тебя наброситься... Пойдем скорее отсюда, послушай моего слова, следуй за мной.

Кара-Кончар тронул коня и поехал за странным стариком. В переулке старик еще ускорил шаги и вскоре завернул в глухую улицу. Здесь он остановился.

– Ты не удивляйся, что я заговорил с тобой. Я уже целый год хожу к тюрьме и передаю хлеб моему господину, брошенному в подземелье. Его звали Мирза-Юсуф; у хорезм-шаха Мухаммеда он был летописцем. Шах выказывал ему милость и ласку. Но когда старая гиена Туркан-Хатум сделалась в Хорезме "великим мечом гнева и копьем могущества", она не пожалела ни седин, ни слабости Мирзы-Юсуфа и бросила его в подвалы тюрьмы...

– Но за что?

– За то, что он в своей книге назвал ее "черным пятном на плаще могучего Хорезма" и описал все ее подлости. Об этом донесли шахине святые имамы, и теперь я хожу по городу, прошу подаяния и отношу в тюрьму, чтобы прокормить беспомощного старика. Я жду, чтобы ворвались в этот город неведомые кочевники. Когда они будут резать население и джандары разбегутся, как мыши, я прибегу к тюрьме, задушу своими руками этого подлого сторожа и выпущу на свободу всех заключенных, а с ними и старого Мирзу-Юсуфа. А сам я тогда уйду на свою родину.

– А далеко твоя родина?

– Далеко! Я из русской земли, и зовут меня Саклаб, а по-нашему дед Славко.

Кара-Кончар задумался.